Сазан, о котором я сейчас вспомнил, был не только первым в моей подводной биографии. Эта рыба, на пять с половиной килограммов, стала моей первой действительно крупной добычей. Охота того дня оказалась удачной вдвойне, так как кроме сазана я также впервые подстрелил угря. Даже двух!
Охотился я в те давние времена с маленьким ружьем резинового боя. Ружье покупное, но, во-первых, резиновые тяжи заменил на более эластичные и мощные, а, во-вторых, оно имело две пары тяжей, а не одну. То есть слабым такое ружье не назовешь. Самодельный трезубец имел на каждом зубе проволочные зацепы.
Москва-река по праву считалась одной из лучших подмосковных рек для подводной охоты. Вода в ней была очень прозрачная, рыбы всякой предостаточно: что по видам, что по габаритам и весу. Под деревней Нижнее Тетерино река поворачивает, устремляясь под белокаменные стены древнего Лужецкого монастыря на окраине Можайска. На повороте образовался плес, дальний тихий угол которого, не испытывая действия течения, заилился, а остальное его дно было присыпано песком. Плес, наверное, когда-то был омутом, так как сразу за ним в воде мы обнаружили останки старой плотины. На этом плесе утром я и одолел своих первых угрей.
Удалось это исключительно благодаря товарищу, который уже стрелял завезенную к нам рыбу-иностранку. Зависнув на двухметровой глубине над участком чистого песка и ничего не увидев, я собрался было плыть дальше, как вдруг почувствовал, что товарищ схватил меня за рукав свитера (гидрокостюмов у нас еще не было).
Ружьем он показывал под себя на песок. Я посмотрел на голое дно — ничего там нет, взглянул в недоумении на друга. А он все тычет ружьем в сторону дна. Тогда поднял голову из воды, спрашиваю:
"Ты чего?". "Угорь, — отвечает, — ныряй!" Хорошо, нырну, конечно, хотя никакого угря там нет: я же не слепой. Хоть и не стрелял я угрей, но знаю, что они длинные, как змеи. Нырнул. Когда уже почти лег на желтенький, подсвеченный ярким солнышком песок, мое внимание привлекло какое-то движение. Если бы угорь не пошевелился и немного не задвинулся в свою нору, я бы так и не понял, что передо мной рыба. В полуметре от моей маски прямо из песка торчала остренькая мордочка угря. Владелец этой мордочки и стал моим первенцем.
Потом было еще два угря, которых я нашел уже самостоятельно. Но один сошел с трезубца, а другого успел донести до берега, как и того, самого первого.
Летний день длинный. Мы готовились второй раз уйти под воду. Заплыв сделали ниже по реке, где довольно сильное течение ослаблялось густыми зарослями рдеста. Я сплавлялся вниз, глубина подо мной была не более метра. Сказать: "вдруг я увидел огромного сазана" — значит не передать и малой доли первого впечатления. Действительно, что такое почти шестикилограммовый сазан, известно далеко не всякому рыбаку и охотнику. А в воде, да еще через маску, он показался мне вдвое больше, чем был. И, наконец, мои вытаращенные глаза и расширенные до предела зрачки, сделали из очень большой рыбы гигантскую. Вот теперь можно понять, что увидел я тогда перед собой в Москве-реке!
Недолго думая (мне бы это все равно не помогло при том жалком опыте, что у меня имелся), я выстрелил рыбине прямо в широченный лоб. Сазан рванулся вправо, начал вертеться и тут же исчез в клубах мути и вырванной травы. Я кинулся следом и хотел в той круговерти схватить добычу руками. Но схватился за стрелу, чего никак нельзя было делать. Рыба получила опору, а силы ей было не занимать, и в следующий миг сердце мое упало — сазан сорвался!
Я встал на ноги, начал судорожно вновь заряжать ружье. Увидел на берегу недалеко от себя товарища и быстро, но очень эмоционально изложил ему суть своей трагедии. Руки при описании сорвавшейся рыбы я, естественно, не преминул развести до предела.
Снова опустился в воду в надежде найти ушедшего сазана. Мое эмоциональное состояние было на грани допустимого даже для охотника: непроизвольная дрожь била все тело, а глаза бегали туда-сюда, как у больного.
И, представьте себе, не проплыл я и десяти метров, только теперь вверх против течения, как сквозь траву снова увидел сазана. В этот раз я стрелял его со стороны хвоста, то есть под чешую в бок. Рыба рванулась и потянула линь вперед. Но стоило сазану немного приостановиться, как я догнал его, обхватил обеими руками и, прижимая к груди драгоценную добычу, бросив ружье и теряя ласты, стал быстро выбираться на берег.
Гордости моей не было предела. "Вот это да! — радовался вместе со мной товарищ, — а что это у него на голове?" Я взглянул на рыбину и только теперь заметил у нее во лбу какую-то загнутую железяку. И не сразу понял, что это один из зубьев моего трезубца. Вытащил стрелу из бока — точно: нет центрального зуба в наконечнике. Надо же, в горячке под водой я не заметил, что вторично стрелял сазана уже двузубцем!
Несколько лет после той охоты загнутый и отломанный каленый зуб хранился у меня в рабочем столе на службе. Я показывал его знакомым, просил разогнуть и, когда это у них не получалось, с гордостью сообщал, что мною добыта рыбина, сумевшая его не только согнуть, но и сломать. Таков был мой первый сазан.